Тихая бухта (Художник Г. Алимов) - Страница 23

Расходились жители поселка молча.

А наутро пятьдесят мужчин отправились к Красной скале, где мертвый Прокопович охранял хлеб для живых. Пошли и орочи, еще гостившие в Тихой. Савелька перед отправлением забежал в больницу посмотреть на ребят. Смеясь и хлопая их по плечам, он повторял:

— Хорошо, однако, хорошо! Молодса!

Потом потуже завязал ремешки на торбасах, выбежал из больницы и, обернувшись еще раз, помахал ребятам рукой.

Из окна, оттаяв дыханием стекла, Шурка и Димка смотрели на идущих.

Люди шли гуськом, ступая друг другу в след, и вскоре их не стало видно. Они скрылись за Поворотным мысом.

Глава семнадцатая

Эта зима была богата событиями. Однажды, после возвращения мужчин, ходивших за продуктами, на тропе, ведущей в Красную гавань, показался целый обоз. Одна за другой шли груженые нарты. А за нартами шагали люди, крича на собак и оленей.

Это были рабочие для базы Дальлеса. Два месяца перевозили они на нартах имущество и снаряжение, необходимое для лесных работ. Навезли и продовольствия, которого с лихвой хватило бы на всех жителей Тихой до самой осени. Глядя, как наполняются мукой, салом дощатые сараи Дальлеса, Савелий Петрович горестно качал головой:

— Эх, кабы знать… Не пришлось бы в Большую посылать народ. Гибнуть им не пришлось бы…

Весной в поселке должны были поставить пограничную заставу. С обозом Дальлеса приехали в Тихую начальник поста ГПУ и один пограничник.

Начальник был невысокого роста, коренастый блондин, латыш. Говорил он по-русски очень чисто. Его светлые глаза всегда смотрели прямо на собеседника.

Посту отвели одну избушку на самом берегу моря. Начальник проследил за тем, как избушку прибрали и вымыли, потом сам поудобнее установил стол, чтобы свет из окна падал слева, развесил занавески на окнах и по-военному оправил кровать.

Вечером начальник поста пригласил к себе Пундыка, Вихрова, Софрона Бисанку и нескольких лесорубов с концессии. Когда приглашенные вошли в комнату, начальник каждому пожал руку и назвал себя:

— Мойжес!

Он угостил их чаем. Слушал, время от времени задавал вопросы. Беседа не утихала ни на секунду.

У всех в памяти еще свежи были страшное крушение кунгасов, гибель Прокоповича, обыск у Чекрыги, и незаметно для себя посельчане перевели разговор на эти события. Мойжес слушал внимательно, потихоньку поглаживая согнутым пальцем верхнюю губу.

Когда, плутовато поглядывая на лесничего, Савелий Петрович рассказал о своей уловке с Чекрыгой, начальник поста весело усмехнулся и проговорил:

— На войне как на войне, говорите? Справедливая, знаете, поговорка!.. — Потом переспросил у Савелия Петровича: — Значит, ваш сын был с Прокоповичем?

— Да.

— И товарища Вихрова сынишка?

— Да, — отозвался лесничий.

— Надо мне с ними познакомиться, — будто шутя, заметил Мойжес. — Люблю смелых ребят. Был у меня сын, да не довелось вырастить его!.. — Он замолк.

Гости разглядывали нехитрую обстановку комнаты. Вихров, сложив руки за спиной, подошел к портрету, висевшему на стене, и стал разглядывать его. Потом он спросил:

— Это кто же такой, товарищ Мойжес?

— Феликс Дзержинский, — тоном, в котором слышалось преклонение перед этим именем, ответил пограничник.

Когда гости уже собрались домой, Мойжес сказал им:

— Буду к вам заходить. Нас тут мало, стоять надо локоть к локтю, как на войне! Сосед у нас, товарищи, неважный, — и Мойжес кивнул на окно, из которого видны были постройки японской концессии, разбросанные по каменистому берегу, у самой воды.

Глава восемнадцатая

В эту зиму из стойбища в поселок часто приезжали гости. Любопытствуя, что будет делать Дальлес, орочи заходили в контору. Садились на корточки, дымили своими трубками и молча наблюдали.

Дальлес набирал из местных жителей рабочих на лесозаготовки. Орочей тоже приглашали идти на работу. Те в ответ лишь приветливо улыбались, но отрицательно качали головой.

Один Савелька решил попробовать новое ремесло. Он сказал Пундыку застенчиво:

— Пундыка, я леса пойду… Как тебе думай?

Тот обрадованно повел Савельку в контору. Получив расчетную книжку, молодой ороч показал ее родичам, тыча пальцем в надпись, сделанную на обложке. Там стояло его имя.

По совету Савелия Петровича Колька-китаец тоже завербовался в Дальлесе. Приняли туда и свояка Чекрыги — Диюка.

На делянах Дальлеса началась работа. Дмитрий Никитич составлял карты, отводил лесосеки, участки. А Савелий Петрович делал промеры и изредка с довольной улыбкой говорил, неизвестно к кому обращаясь:

— Ну вот, кончилось чужое хозяйство, сами теперь будем лес рубить!

И в первое время рубили хорошо. На делянах беспрерывно стучали топоры, звонко пели в холодном воздухе пилы, и, сотрясая землю своей тяжестью, валились в ряд на снег огромные кедры.

Но вскоре с делян стали приходить невеселые и странные вести. Среди приехавших завербованных рабочих начались ссоры, драки, поножовщина. На диюковской деляне ранили Кольку-китайца. И хотя в поселке не было ни водки, ни спирту, все чаще стали попадаться пьяные. Они с песнями и бранью ходили из барака в барак. Стал пропадать инструмент. Появились откуда-то спиртоносы. Кто-то мешал начатому делу.

«Кто это?» — думал с тревогой Савелий Петрович, возвращаясь с работы домой.

Однажды Савелий Петрович вернулся домой позже обычного часа. Шурка, который всегда охотно поджидал отца, открыл ему дверь и сказал:

— А я тебя ждал-ждал!..

Он любил, когда отец бывал дома, и поспешно принялся разводить огонь, но печь растапливалась плохо. Шурка кряхтел и посапывал носом. Отец рассмеялся над его хлопотами.