Тихая бухта (Художник Г. Алимов) - Страница 22

Бывало, и в самом деле доходили они до мыска, но за ним виднелся еще такой же, даль опять терялась в дымке, а желанного поселка не было. Сменялись дни и ночи. И даже у Шурки не хватало сил. Они часами сидели на снегу. Они переставали ощущать холод, и им не хотелось вставать. Но, боясь замерзнуть, Шурка расталкивал Димку, и, не чувствуя ног, ребята снова поднимались и шли дальше.

Иногда на спусках они не шли, а скатывались вниз. На подъемах приходилось очень трудно. Наверх выползали в испарине и уставшие до изнеможения.

Сколько они прошли и сколько еще осталось идти, ребята не знали. Шурка утверждал, что до Тихой рукой подать, но и сам себе не верил. Ночью спать они боялись. Правда, ночью передвигаться было труднее, чем днем, но зато не болели глаза, а дороги все равно не было. Когда солнце, поднявшись высоко, грело землю, друзья выкапывали в снегу ямку и ненадолго засыпали в ней.

Так, может быть, они и дошли бы до Поворотного, если бы новое несчастье не обрушилось на них вдруг. Ветер повернул и стал дуть им в лицо, поднимая снег со скал и сбрасывая в ложбины.

Закрутились снежной пылью увалы. Поземка пошла перескакивать с бугорка на бугорок. И вскоре ветер усилился настолько, что трудно было уже сделать шаг. Ребята прикорнули за каким-то снежным гребнем, пригрелись и задремали.

Это было совсем недалеко от Поворотного, где в этот день Савелий Петрович и Колька-китаец — они теперь часто охотились вместе — решили заночевать в промысловой избушке, стоявшей одиноко за мысом.

Они развели огонь в печке, поужинали и затем, улегшись на нары, закрылись полушубками. Но заснули они только под утро.

С полуночи загудел разными голосами ветер в трубе, завыла вьюга. От ее порывов шаталась избушка, и слышно было, как громко шумел лес. Разбудила их тишина. Пурга стихла. Китаец встал первым, потянулся.

Он поискал глазами свою собаку. Та забралась в печь, улеглась на теплую золу и сладко спала. Колька растолкал ее. Собака вскочила, вся покрытая золой, и, подняв шерсть, собиралась отряхнуться. Колька выбросил ее за дверь.

Но оттуда послышались вдруг ее громкий лай и рычанье. Савелий Петрович прислушался.

Собака не унималась. Мужчины вышли посмотреть. Припадая на передние лапы, собака лаяла на что-то находившееся недалеко от избушки, по другую сторону снежного гребня, наметанного на утес. Ее смешная фигурка с толстыми лапами и большой головой ясно вырисовывалась на снегу. Мужчины направились к ней. Невдалеке от гребня что-то темнело.

Подошли ближе. Поспешно стали раскидывать снег. Под сугробом лежали два человека, тесно прижавшись друг к другу. Меховая одежда их была изорвана в клочья. Торбаса прохудились, и из дыр выглядывали ноги. Иссеченные ветром и снегом лица были одинаково темны, распухшие, воспаленные веки глаз плотно закрыты.

Сердце Савелия Петровича сжалось от страшной тоски: он узнал Шурку и Димку.

— Беда, Колька! — крикнул он.

С полчаса в избушке царило сосредоточенное молчание. Слышно было только тяжелое дыхание мужчин, растиравших ребят. Синева на телах скоро стала пропадать, кожа сперва порозовела, через некоторое время стала красной, потом багровой. Послышался прерывистый хрип; он сменился слабым стоном.

Ребята зашевелились. Савелий Петрович облегченно вздохнул.

Сняв с себя полушубок, он закутал в него Шурку. Колька одел сына Вихрова.

Взвалив ребят на плечи, мужчины пошли к поселку, перескакивая через сугробы, спеша как можно скорее дойти до больницы. Собака бежала за ними, виляя хвостом, стараясь попадать в следы человеческих шагов.

Пундык с китайцем стремительно ворвались к фельдшеру:

— Спирту, Николай Иванович, бинтов давай! Посмотри, что с ребятами!

Николай Иванович показал, куда положить ребят, раздел, внимательно выслушал, забинтовал обмороженные лица. Только тогда распрямился и посмотрел на Савелия Петровича.

— Ничего, выдюжат! Где вы их нашли?

— Около Поворотного. Должно быть, ночью их пурга остановила. До избушки не дошли.

— Около Поворотного… А остальные? — тревожно спросил фельдшер.

— Не знаем. Только ребят нашли, — развел руками Савелий Петрович.

Новость в поселке распространилась быстро. Едва успели уложить ребят на койки, послышался стук в дверь. У крыльца стояло несколько человек. По тропинке, полузанесенной снегом, вприпрыжку бежали еще люди.

Николай Иванович стоял в дверях. Он замахал руками:

— Завтра, завтра, товарищи, приходите! Очнутся ребята, сами расскажут, что и как. Сейчас никого не пущу! — И, заметив подходившего Вихрова, крикнул ему: — Дмитрий Никитич, и ты не ходи сейчас! Поговори пока с Пундыком.

И Николай Иванович прикрыл за собой дверь.

На другой день около больницы с утра толпился народ. Фельдшера встретили вопросами.

— Ну как? Можно войти?

— Можно.

Тихо, стараясь не шуметь, входили сельчане. Димка и Шурка лежали на койках. Лица и руки их были забинтованы. Они были очень слабы. В палате стояла тишина, и в заиндевевшие окна лился ровный свет. Глаза ребят были повязаны марлей, и через нее они видели людей, как во сне. Савелий Петрович подошел к ним, своими большими теплыми руками тихонько пожал им руки и вполголоса произнес:

— Ну, хлопчики, расскажите, как было.

Ребята принялись рассказывать. Говорили они тихо, прерывисто, но каждое слово ясно слышалось в настороженной тишине.

У многих односельчан во время рассказа на глаза навертывались слезы. И Савелий Петрович тоже плакал.

— Будем, товарищи, помнить…- сказал он. — За нас погибли люди.